Игорь Померанцев: Сегодня Россия — это смерть, а Украина — хаос, оставляющий вакансию для жизни

С Игорем Померанцевым мы списались в Фейсбуке. Он был любезен, но сух: когда-нибудь, да, возможно, но теперь, увы, я далеко…

Но случай представился: на несколько дней я оказалась в Праге, и тут уж ему отпираться было неловко:) — в назначенный час я ждала его, конечно. 

На Вацлавской намести, а он,  конечно, явился в модном плаще и лихо завязанном шарфе. «Я думал. Вы звезда, а вы — нормальный человек..», — смеясь сказал он при встрече, что в переводе на человеческий, видимо, означало: я думал, вы хорошенькая, а вы вполне себе страшненькая, как все.

Но ужинать повел меня в хороший ресторан. Что объяснимо. Успешный, щедрый, небедный, талантливый, расточительный, веселый…  Куда ж еще такому человеку идти ужинать?

Официант приносит вино. Звучит негромкая музыка. «Будет ли слышно вор время расшифровки?»- уныло думаю я, но тут же забываю об этом, потому что Игорь с удовольствием поболтал бы, но интервью давать вообще не настроен. Тем не менее, я начинаю

—Игорь Яковлевич, недавно умер Жулавски. В дни, когда все провожали Мастера, я вдруг подумала:  маловероятно, что его прелестные фильмы будут смотреть через 10 лет. Их уже сегодня мало кто смотрит из тех, кому до  30-ти….

—Очень хорошо, если Жулавски  не будут смотреть. Это проявление здоровья культуры. Но может, и будут.. Например, англичане каждые 20-30 лет переоткрывают Диккенса, Дефо… У них другое отношение к классике.

—-Разве можно Дефо сравнивать с Диккенсом?

Дефо создал образ Англии и англичанина. Ведь Робинзон Крузо – классический тип англичанина на острове, национальный символ и икона. Это Вам подтвердит любой английский студент-филолог.

—Но ведь Дефо  философ, он остроумен, он писал о вечном. А Диккенс – это такой Бальзак, который  должно быть все же устарел.

—С Дефо все в порядке. Он создал образ имперского англичанина, у которого была своя колония в образе Пятницы. Что касается Диккенса – это зависит от того, как мы его воспринимаем. У него большой диапазон. Кроме того, английский читатель в романах Диккенса узнаёт себя. Вот эти его типажи, они волнуют. Есть еще Джейн Остин, один из немногих читаемых в Англии классиков.

—Еще скучнее…

—Вот студенты до 30 лет читают и Диккенса, и Остин. Все это канон, но реально читаемых классиков-писателей, к счастью, очень мало. Я думаю, это потому, что каждое время порождает свою литературу. Я очень рад, что мои внуки совершенно не похожи на меня. У них другое детство. Я прожил два детства. Советское – в Черновцах, а потом английское. Мой сын в Англии на моих глазах рос, но это было другое детство. Там не было, например, культуры двора. Не было культуры улиц, на них никто не играл в футбол.

—Сегодня уже и в Черновцах нет культуры двора…

Вот видите – тлетворное западное влияние. Сегодня в мире доминирует англо-саксонская модель— в политике, прежде всего. Я прожил в Лондоне еще одно детство благодаря сыну. Он ходил в хорошие частные школы. Я потратил деньги на его фонетику, произношение. В Англии встречают не по одёжке, а по произношению.

А во сколько вы его вывезли?

— в 10 месяцев.

—Вы настаиваете на том, что классика не растворяется во времени? Мне кажется, что на классику время действует как кислота, за редким исключением.  Пушкин, Гоголь… Русская классика растворилась во времени. Тургенева читать очень скучно…

—У Тургенева есть разная проза. Но я как раз приветствую то, что классика вымирает, отмирает. Это как сушняк…

—То есть никакой трагедии?

Нормально. Это русская традиция — носиться и нянчиться со своей культурой. Нет своего добротного быта, нет серьёзных достижений в материальной культуре, хронически чудовищная политика.  Остается уповать на культуру.

Кадр из фильма «Холмс и Хармс»

«В РОССИИ ЗА ПОЭЗИЮ ДАЖЕ УБИВАЮТ»

—Российская культура, как мне кажется, полна  мифов. О том, что русские, к примеру,  самая читающая нация. Что у  них— особый психотип, они страдают, мучаются. Какая-то смешная гимназическая чушь..

—А что еще остается? Нужно же чем-то гордиться. Но знаете, это тема в меру интересна. Гораздо интереснее тема культур, которые живут, вдыхая кислород и выдыхая углекислый газ, а после снова вдыхая кислород. В этих культурах есть воздух, пространство. В них не расстреливают поэтов, как в Советском Союзе. В своих мемуарах Надежда Мандельштам пересказывает разговор с Осипом Мандельштамом.  Он ей говорит: «Все-таки нигде не ценят так поэзию, как в России – здесь даже убивает за неё».  Надежда Мандельштам пишет, что это знак особого уважения к поэзии: «Здесь ещё способны жить стихами». Мягко говоря, спорная мысль.

Немыслимо, чтобы такую мысль высказал английский или испанский поэт. В Испании, например, Гарсиа Лорку расстреляли, но во время войны.  Он не был репрессирован. Это война, на ней гибнут люди, в том числе поэты. Менее чем через 10 лет в Испании вышло полное собрание его сочинений с комментариями. Но при этом могу подтвердить: мученическому статусу русских поэтов завидуют английские поэты.

—Игорь, а почему одним культурам удается, как вы говорите «дышать воздухом», а другие питаются кровью?

—Я думаю, что в разных культурах складываются разные отношения со смертью. В некоторых культурах преобладает воля к жизни. А в некоторых – к смерти. Причем, воля к смерти может быть очень красивой. Героизация смерти – очень опасный симптом. Также очень опасный симптом, когда у нации много героев и памятников им. Я уже не говорю, что в мире есть очень мало стран, где на главной площади столицы возведена гробница и в ней лежат то ли мощи, то ли мумия, похожая на вождя. А рядом с ним длинная стена, у которой захоронен прах «героев революции» и их последователей. Это не просто культ смерти.

—Язычество…

—…Ведь эти все люди, о которых я говорю, начиная с вождя революции и его соратников —  это не просто усопшие, это убийцы. Так что мы говорим не просто о культе мертвых, нет, это культ убивающих. Пока Красная площадь будет местом погребения праха убийц, их приспешников и наследников, Россия будет исповедовать культ смерти.  Россия — чемпион Европы по уничтожению и самоуничтожению. Я сейчас говорю о количестве жертв. В Азии и Африке у России есть серьёзные соперники: Камбоджа, Китай, Руанда.

—Сейчас очень много пишут о том, что прежняя натура уходит. В глобальном смысле уходит. Все общественные институты меняются. Меняются функции государства, к браку, к церкви… Церкви становятся больше похожи на успешный бизнес. А как Вы видите будущее? Или вам эта тема не интересна?

В прошлое я смотрю с оптимизмом. Все, что Вы сейчас описали – это здоровые симптомы.  Они свидетельствуют о том, что мы не в состоянии застоя.

Никакая цивилизация не может жить вечно старыми ценностями. Я всего лишь сочинитель, я не историк культуры. Для меня очень важен выбор моей оптики: кто я в тексте. Это моя профессиональная проблема. Недавно я подумал, что похож на дальнобойщика. Вся моя жизнь – длинная извилистая трасса. Я сижу в траке. Передо мной — лобовое стекло и зеркало. А есть ещё левое и правое боковые зеркала. Когда гляжу в них – вижу свое прошлое. В этом прошлом я внук, и у меня есть бабушка. А когда смотрю на зеркало в кабине – я вижу, что я сам давно отец и дедушка. Мне нравится это совмещение оптик. Дальнобойщик знает, где конец пути. Вот такое у меня писательское понимание времени и пространства.

—Вы сочинитель, вы пишете. А Вам все равно, что с этим потом будет? Сегодня такое время, что все растворяется и исчезает.

—Конкуренция — очень здоровый симптом. Я думаю, что 99% литераторов работают на гумус, на перегной литературы. Без этих 99% не будет почвы и не будет гениев. У каждого своя роль.

Писательство — это мой инструмент познания. Так столяр понимает что-то про жизнь благодаря древесине.  Знаете, есть рациональный, научный путь познания, а есть ассоциативный. Поэзия – это ассоциативный способ понимания себя и жизни. Точно так –ассоциативно —  работает винная культура.

— Согласны ли вы, что, начиная с развала СССР, вдруг перестало что-то происходить в культурном пространстве — не только на постсоветском, но и в мире.

—На наших глазах русская литература превратилась в провинциальную. Она перестала интересовать окружающий мир. Почему? Она как консервы в своем собственном соку. Она цитирует саму себя, она подмигивает сама себе. Но у классиков всё в порядке: книга «Мастер и Маргарита» продается в Хитроу, а значит летает по всему миру

—Но ведь это было написано в 30-ые.

—Да. А Вы про какие годы говорите?

—Я о том, что все связанное с советской историей перестало рождать в мир то, что не можно было бы назвать провинциальным. Вся советская литература очень провинциальная. Даже Нагибин или Абрамов…

— Русская классика т.е. прежде всего русский роман- вот она и есть фундамент европейского романа 19 века. Почему она стал фундаментом европейского романа? Это был период, когда русская культура дышала одним воздухом с европейской. Не было тогда ни железных масок, ни железных занавесов. И англичанин, и немец, и француз, читая Льва Толстого,  угадывал и узнавал себя.

А литература советского периода –неподцензурная — интересна не как художественное проживание, а как экзистенциальный опыт самоубийства и убийства. Вот Шаламов интересен, потому что смог описать состояние человека в аду. В его персонажах западный европеец себя не узнает. Но ему это интересно с онтологической точки зрения. Одно дело рассуждать о «пограничных ситуациях» в Сорбонне, а другое – их проживать в ГУЛАГе. Но вернёмся в 19 век и начало двадцатого. Европейская культура дышала тогда одним общим воздухом. Напомню, что реформатор английской прозы Джеймс Джойс писал «Портрет художника в юности» с оглядкой на «Героя нашего времени» Лермонтова. Во-первых, обоих писателей волновал конфликт личности и общества. Но это тема позднего романтизма вообще. Думаю, что Джойс краем глаза отметил «приёмы» Лермонтова: элементы монтажа, повествование от первого лица  разных персонажей в «Герое нашего времени». Писатели ведут диалог поверх языков. Главное – свободная циркуляция кислорода, смешение и сшибка воздушных потоков. Исследователи «потока сознания», с которым виртуозно работал Джеймс Джойс, говорят, что монолог Молли Блум, героини романа Джойса «Улисс», ведёт своё литературное происхождение от монологов главных героев «Войны и мира» и «Анны Карениной.

—Бывают случаи, когда внезапно открытые двери и окна только во вред идут. Довлатову это пошло во вред, совершенно очевидно. Когда он сидел закрытый в советском Ленинграде, он работал гораздо интереснее, чем потом, когда он в Америку уехал. Ему не на пользу пошло то, что он увидел и узнал.

—Дело не в Америке. Довлатов писатель узкого диапазона. Он многое успел сказать еще в Ленинграде. Он был отличный очеркист, остроумный бытописатель. В изобразительном искусстве есть жанр, который принято называть бытовым. Малые голландцы… или «Сватовство майора», например.

—Я так понимаю, вы думаете, что есть высокие и низкие жанры?:)

—Малые голландцы работали в бытовом жанре, но были и остались великими художниками.

—Я же об этом. Мне кажется, что можно быть великим фельетонистом, к примеру …

—Поскольку у Довлатова дела очень хороши, то я могу честно сказать, что это не мой писатель. Его любят за что? Он был свободен. И это чувствуется в его прозе. В этом её обаяние.

«НАЗОВЕШЬ ДВУХ, А ТРЕТИЙ – ГЛЯДИШЬ, И ОТРАВИТ ТЕБЯ»

—А кто Вам близок из современных писателей?

—У меня было несколько романов с писательницами.

—И все?

—Да, это все.

—Кстати о писательницах, раз уж мы об этом заговорили… Я знаю несколько десятков писательниц, и мне кажется, что они ужасно тяжелы для романов, женщины этой профессии…

—Наталья, я пошутил. Это был каламбур. Вы спросили, кто мне близок, и я сделал вид, что прямо понял это слово… Простите.

—Звучит пикантно.

—Я пошутил, хотя знаю, что каламбур — низкий жанр.

У меня есть друзья-поэты и писатели. Я их люблю по-человечески.

—Я говорю о литературе, а не о собутыльниках.

Это деликатная тема… Назовешь двух, а третий приедет и отравит тебя… Писатели очень ревностно относятся к упоминанию имен.

—А писатель —это вообще женская или мужская робота?

В наше время это уже не важно. Все зависит от зрелости общества. В Англии женщины хорошо писали уже в первой половине 19 века. Английское общество было свободней, чем в других европейских странах. Мужчины всегда борются за хлебные места. Почему в 19 веке не было юристов- или врачей-женщин? Хлебные места, деньги. Составьте список украинских олигархов. Там только одна женщина. На эту дюжину смышлёных и амбициозных дегенератов.

—А Вам нравится эта женщина-олигарх?

—Нет, нет.

—А почему? Она ведь очень хороша, энергетична. По идеи, она должна вам нравиться. Судя по всему, Вы человек, который любит женщин. Ну, она же сильная личность достаточно.

—Это актеров мы любим, а политиков не нужно любить, политиков ценишь за поступки, причем, разные поступки по-разному оцениваешь. Нам их автографы не нужны. Я побаиваюсь харизматичных политиков, они часто опасны для общества.

—Но как раз они добиваются успеха всегда

—Это зависит от цивилизованности общества – чем примитивнее общество, тем больше шансов у вождя. Напомню вам: слово «демагог» греческого происхождения. Первоначально оно означало «вождь», «лидер», но лидеры так скомпрометировали себя, что слово «демагог» стало бранным. Вот мне эти пассионарные личности не по душе – я бы не хотел их видеть на политическом горизонте.

—Но политика так и соткана, она соткана из демагогов. В США губернаторами и президентами становились личности пассионарные

-Я живу в Англии, я британец. И я участвую в выборах. На моих глазах выдающийся политик Маргарет Тэтчер своей пассионарностью сожрала свою партию, обескровила ее, оставила в кабинете только серых мышей, это все на наших глазах было, причем начинала она блистательно.

—Но в то же время она построила новую британскую экономику, она разгромила профсоюзы

—А потом разрушила сам контекст, саму политическую ткань Англии, и в результате дважды ее партия проигрывала выборы – вот что такое пассионарные лидеры. Их надо менять. И вообще я предпочитаю толковых чиновников, скромных менеджеров. Вторая ваша фраза о любви к женщинам – тоже не про меня. Я могу любить конкретную женщину, у которой есть имя, которую я люблю за ее глаза, за ее слова, за ее решительные поступки и страхи, за её тихое дыхание, за её острые передние резцы, за её ангельскую улыбку, лукавые прикосновения, за ее ключицы, ланиты и шею, соски, пахнущие сиренью, подъягодичные складочки. Любить женщин во множественном числе — для меня это почти оскорбление. Ну что я, животное или самец? Любовь – это цивилизационный подвиг иудео-христианской культуры, это акме индивидуализма. Нет, я не люблю женщин, я могу любить только одну-единственную женщину.

«У РОССИИ ЕСТЬ ЖЕЛАНИЕ ЗАСОСАТЬ В РАКОВЫЙ КОРПУС ВСЕХ»

— ок. Сменим тему. Когда человек выходит в виртуальную жизнь, он меняет всю ткань своей жизни и приоритеты. Ведь сегодня очень много чего происходит, не выходя из квартиры, не отходя от компьютера. Имногие люди уже предпочитают не встречаться лично, как это у Бродского – «не выходи из комнаты, не совершай ошибки»

— Совершенно неважно, выходит человек или не выходит, за компьютером он или встречается с кем-то на пражской или киевской улице, важно только одно – интенсивность эмоционального и интеллектуального проживания жизни. За компьютером можно испытывать сильные чувства и жить напряженной интеллектуальной жизнью. Это нормально. Обстоятельства, место могут меняться.

—Я вас уверяю, что есть разница, когда вы смотрите фильм о том, когда люди погибают во время шторма и между тем, когда вы лично попадаете в пять баллов и жалеете о том, что у вас нет с собой памперсов.

—Когда ты действующие лицо реальной драмы, хочешь ты или не хочешь, тебе надо бороться.  Но сидящий за компьютером — не штрафник, прикованный к пулемету. Помните, была такая серия книг «Путешествия. Приключения. Фантастика». Может, до сих пор есть? В детстве я любил эту серию, но когда стал взрослым, я сам начал много путешествовать. А где путешествия, там приключения и фантастика. Но кто-то может всё это прожить и виртуально.

—Нельзя. Потому что есть разница, когда вы представляете что вам вставили пальцы в двери  и вам действительно их вставили. 

—Пальцы в дверь? В моем диссидентском прошлом ко мне относились на допросах корректно — по одной простой причине — я был русский писатель, живущий в Украине, и меня нельзя было обвинить в украинском национализме.  Но времена меняются: теперь меня называют украинским писателем, и я не возражаю. Русско-канадский писатель Саша Соколов в интервью киевскому журналу «Шо», отвечая на вопрос, каких украинских писателей он знает, назвал моё имя. Канадцу видней.

— Да, я понимаю…Вот эта вот легкость бытия имеет ли она значение? Все это мои догадки, но в моей жизни все, что я начинала достаточно серьезно и с большим заделом на будущее – из этого ничего путнего не выходило. А если я считала, что я делаю безделицу и делала это смеясь – неожиданно все выходило очень серьезно.. Вот есть какая-то зависимость от «легкого дыхания», как это называл Бунин?

—Одна актриса сказала, что она лишь в 50 лет поняла, что есть только работа со словом, и всё лучшее рождается из работы. Это знают те, у кого есть призвание – музыка, слово, краска.

—Ну я не только о работе, я о жизни, о любви, об отношениях человеческих

—Я подозреваю, что она имела в виду и любовные отношения… понимаете, это все может создаваться, если ты работаешь, засучив рукава, а если ты создаёшь проекты, которые смахивают на воздушные замки, то скорее всего ты не станешь архитектором. Когда ты пишешь стихи, то тебя ведёт за собой языковая ткань, и ты движешься вслед за ней и вместе с ней. Это как в эротике: работа поэта со словом очень похожа на эротику, когда любовники ищут и находят абсолютную позу. Поэт меняет местами слова, как в эротике.

—Вы же себя считаете русским писателем, несмотря на то, что вы живет не в России?

—Это не важно.

—Но основа – это всегда слово, раз вы работаете с русским словом.

—Мне все равно, это проблема составителей энциклопедий и авторов аннотаций, как меня назвать. Для меня главное — написать хорошо, а на каком языке — не так уж важно. Да, я пишу по-русски, и это занятие мне в радость. Я на этот счет как-то пошутил, что я единственный русский писатель, работающий в австро-венгерской литературе, благодаря моим черновицким корням.  В австро-венгерской культуре работали люди разных национальных литератур.

—Игорь, а что происходит с Россией, для нас это очень актуально осознать, в каком мы находимся состоянии, у нас гибнет очень много людей, в Украине идет война.

Рейган придумал словосочетание про СССР «империя зла»….

Что происходит с Россией, когда она сейчас дрейфует?

Солженицын назвал свой роман «Раковый корпус», и оказалось, что это название не метафора. У ракового корпуса есть желание засосать в свою воронку всех вокруг– людей, культуры, нации, соседей, потому что страшно и скучно умирать в одиночестве. Я думаю, Украина – это жертва «ракового корпуса».

То есть России страшно умирать в одиночестве?

Страшно, это коллективное самоубийство. Иногда так кончают с собой целые секты.

А Россия – сектантская страна?

Я не религиовед.

Я не имею в виду секту с точки зрения религиозности, я имею ввиду секту с точки зрения массового помешательства, психоза, желания жить и умирать коллективно.

Я возвращаюсь к мысли о том, что воля к смерти в России преобладает над волей к жизни, и Россия ищет союзников, подобных себе, например, Иран, Северную Корею, странным образом есть какое-то сродство России с Чечней, где тоже процветает культ героизма, то есть культ смерти.

А украинцы, оказалось, какие-то твари — они предали, они хотят жить…

Они не хотят идти вместе с соседями в душегубки. Не знаю, что будет завтра, но сегодня Россия – это смерть, а Украина – хаос. Смерть, в отличие от хаоса, не оставляет вакансий и, как говорят англичание, «пространства для манёвра».

 Журналистика. Журналисты раньше были достаточно привилегированной профессией. У них была монополия на информацию, у них была монополия на влияние, ну, по крайней мере, это был один из тех сегментов, который влиял на жизнь общества. Сегодня это все очень условно и очень размыто, потому что в социальных сетях информация появляется раньше, чем в СМИ. Влияние сегодня под вопросом, сегодня есть блогеры, которые гораздо влиятельнее, чем какой-то журналист Тютькин, который работал в какой-то провинциальной газете. Что такое сегодня журналистика, для чего она нужна, может быть сегодня это вымирающая профессия вообще?

Может быть, ничего дурного в этом нет. Вы знаете, лет двадцать назад в Англии уволился последний смотритель маяка, такой профессии больше нет, все делают компьютеры. Осталась богатая культура маяков, всякие истории с ними связанные, богатый профессиональный жаргон, но профессия эта умерла. Или такая профессия как фонарщик. Или вот была такая профессия в Англии – это уже во времена индустриализации Англии – будильщик.  В 19 веке не было будильников, а рабочим надо было рано вставать, и  будильщик будил пролетариев:  колотил длинной палкой в окна. Вымерла эта профессия. Поэтому журналистика, как мы её представляем, может умереть, но передача информации, ее анализ останется.  В каких формах, я не знаю.

 Ну, просто будут другие коммуникационные каналы, вот и все.

Все что связано с божественным даром: голосом, зрением, обонянием, включая профессии с ними связанные,  — «невмиручи».  Радио не умерло, и телевидение его не убило. Радио – это человеческий голос, а голос рассказывает о божественном происхождении человека.

Высота голоса, интонация, выбор слов и смыслов, импровизация — оторваться от этого невозможно.

 Понятно, что журналистка в Украине и на Западе – это два совершенно разных мира. Я больше скажу, в Украине нет медиа- рынка, в Украине нет независимых СМИ, да и много чего нет. Как вам кажется, почему не удается это построить как бизнес в Украине? Потому что у нас многие считают, что независимые СМИ это вопрос чести и совести журналиста. Они не понимают, что независимые СМИ —это вопрос финансовой независимости.

Помните, нам на уроках истории когда-то в советской школе говорили: «Монголия – это государство, перепрыгнувшее из феодализма в социализм, миновав капитализм…». Я думаю, что правы те историки, которые утверждают, что разные народы живут в разных исторических календарях. Украина – не просто второгодник, Украина – второстолетник, благодаря чему она выжила. Она себя столетиями не формулировала как государство, и благодаря этому -выжила. Её описывали в духе Ивана Бунина, как обаятельный фольклорный заповедник. Но это была уловка, надо было выжить по соседству с хищными государствами. И вот благодаря отсутствию своего государства, Украина выжила. Даже Голодомор ломал, но не доломал Украину – она осталась. Больше эта уловка не поможет. Теперь Украина – государство, и ищет, просто обязана найти себя в этой новой для себя модели.

«ВИНО – ЭТО И ЕСТЬ ЦИВИЛИЗАЦИЯ»

 Вы сегодня очень интересно, буквально несколько фраз говорили о вине, какую роль оно играет в жизни человечества и в вашей роли. Вино действительно, это не продукт, это такой стимулятор , окно в другие миры. Вообще, стимуляторы какую роль в вашей жизни играли и играют?

вино- это не стимулятор, это огромная культура

все стимуляторы – это огромная культура.

Вино — это очень серьёзно. У современного английского философа Роджера Скрутона есть книга «Пью, следовательно, существую» Это книга о вине. И в ней Скрутон пишет, что вино не просто продукт цивилизации, а сама цивилизация, её сущность. Почему? Я процитирую другого философа, историка культуры испанца Ортегу-и-Гассета. Он пишет, что вино – это космическая проблема, но не поясняет своей мысли. Думаю, я знаю, почему Ортега-и-Гассет называет вино «космической проблемой». Да потому, что когда мы пьем вино, мы выходим на прямую связь с солнцем, а солнце — это жизнь, и влага — это жизнь.  Когда астрономы ищут признаки жизни на других планетах, то они хотят знать, есть ли там влага. Что такое ферментация вина? Это волшебный (ал)химический  процесс. Он непредсказуем, это волшебство, магия.

 Вы сказали, что вино это серьезно. — Что для вас еще сегодня есть серьезное или не серьезное?

Надо в меру серьезно относится к самому себе. Если мы слишком серьезно будем относиться к себе, — мы станем посмешищем.

Ну и все. Через полчаса он ушел в пражскую подворотню. Ну, и я тоже пошла, не оглядываясь. Я так всегда делаю. Когда мне хочется вернуться

Википедия

Игорь Померанцев – русский писатель, поэт, эссеист, журналист.

Автор дюжины книг прозы и поэзии.

Родился 11 января 1948 года в городе Саратове. Рос в Забайкалье и Черновцах. Закончил романо-германский факультет Черновицкого университета. Работал учителем сельской школы в Карпатах, техническим переводчиком в Киеве. До эмиграции опубликовал стихи в журнале «Смена». Всамиздате распространялись стихи и повесть «Читая Фолкнера» (опубликована в журнале «Синтаксис», 1979, № 5).

Эмигрировал в Германию в 1978 году, спустя год переехал в Лондон. Британский подданный.

В радиожурналистике — с 1980 года (Русская служба «Би-Би-Си»), на «Радио Свобода» с 1987 года (Лондон, Мюнхен), с 1995 года — в Праге. Редактор и ведущий радиожурнала «Поверх барьеров».

Автор радиопьес «Любовь на коротких волнах», «Любимцы господина Фабра»,  «Вы меня слышите?», радиоповести «Баскская собака».

Автор кинопроектов «Время истекло», «Шов. Психолог на войне», «Холмс и Хармс», «Сапог», «Площадь Украина» и др.

Первый лауреат Премии имени Вяземского, учреждённой альманахом «Urbi», лауреат журнала «Октябрь», обладатель «Эфирной шкатулки» (премия Международной академии телевидения и радио).
Его сын Пётр Померанцев — британский писатель, автор книги «Nothing Is True and Everything Is Possible: The Surreal Heart of the New Russia», 2014.

pl.com.ua

Наталья Влащенко

Джерело: http://ukrreal.info/ua/intervyu/96096-igor-pomerantsev-segodnya-rossiya-eto-smert-a-ukraina-khaos-ostavlyayuschiy-vakansiyu-dlya-zhizni