На пиво, к Яше, к старой сове (читання на вікенд)

         Все называли его Яша. Вероятно он отрекомендовался когда – то, много лет назад,  кому - то одному, самому первому, и с тех пор все другие горожане уже знали, что нужно обращаться к нему именно так. Как только рождались на этот свет, они немедленно получали на различных носителях эту важную информацию от предыдущего поколения.

         Был он не весьма очевидного возраста, но вполне очевидной национальности. Такой себе кругленький и вполне успешный делец радостной поры развитого социализма, который хорошо осознавал собственную цену.

У него никогда не бегали глаза. Они лишь внимательно, как два цепких луча маяка в кромешной балтийской ночи, миллиметр за миллиметром ощупывали очередного посетителя и безошибочно определяли его стоимость в советских рублях или копейках, а также точное его соответствие заповедям морального кодекса строителя коммунизма. А потом, добросовестно выполнив привычную работу, глаза мгновенно затухали, уменьшались в размерах, занимая отведенное им место точно посредине головы, прямо подо лбом. Возможно в забытьи жарких коммерсантских ночей Яша представлял себя блистательным победителем в черном океане марксового капиталистического рынка, среди лютых и ненасытных акул безжалостной конкуренции, мастерски обходящим их, а те, сокрушительно проигрывая, немедленно превращались в итоге кровожадных гонок за «золотым тельцом» в жалких черноморских катранов-лузеров.

Скорее всего поэтому Яша всегда был триумфально одет в наглаженный и накрахмаленный белый френч и такого же цвета пилотку, как две капли воды похожую на те, которые обычно носят на работе гламурной красоты заграничные стюардессы огромных трансатлантических авиалайнеров. Впрочем Яша, осанкой и одеждой, все же больше походил на классического мироеда-кровопивцу времен «уничтожения кулака как класса». Неразговорчив, сдержан, деловит, он квалифицированно делает очень важную общественную работу, весь с ног до головы в липкой желтоватой пене общественных забот. Запускает желающих исповедываться во Вселенную, например. Или – в публичную библиотеку, разбирать шумерскую клинопись.

Яша – бармен легендарного черновицкого пивного бара на углу улиц М. Горького и Б. Хмельницкого, который изысканно называли «Сова». Это заведение было одновременно небольшим городским «гайд-парком» в варианте закрытого помещения, добровольным клубом тихого вольнодумствования с антиобщественными рассуждениями  вполголоса, стоячей беседкой для наслаждения блаженством невинной внедомашней свободы и даже небольшой моральной кувалдочкой, формирующей возможность напомнить вечером дома о том, кто, собственно, в этом доме хозяин. Когда же спор с супругой не давал ожидаемого результата, Яшины клиенты буквально ложились на стол переговоров. Еще живы свидетели того, как один из постоянных посетителей пивбара после дружеской дискуссии в этом культовом месте, нанес некой прекрасной горожанке с улицы Клары Цеткин 8 (восемь) прицельных, стремительных визитов, один из которых завершился тяжелой и затяжной беременностью последней.Таким образом благодаря заведению была одержана самая известная в ту пору половая виктория, как тогда иногда выражались в городе.

            Будто паломники, бесконечно утомленные священной стезею и исключительно божественными думами, целый день сходились сюда горожане и гости города мужского пола за крохами взаимного понимания.  Если семья по древней социалистической традиции была «ячейкой общества», то этот пивбар – янтарной сотой парадоксального пенного индивидуализма в пестром рое себе подобных. Наблюдая за бледно-желтой струйкой пива, которая бодренько журчала в гофрированный бокал из тоненького Яшиного краника, становились предельно выразительнее все: вальяжные преподаватели университета и садгорские конюхи, инженеры черновицких электронных заводов и откровенные городские проходимцы с Проспекта, приглушенные глашатаи антисоветчины без конкретных занятий и пламенные коммунисты с комсомольцами.

            Тут всегда крутилась жизнь. Настоящая. Не телевизионная, не газетная, не лакированная. А такая, какая она была тогда на самом деле: без портретов Брежнева и Щербицкого в тяжелых обкомовских рамках, без праздничных демонстраций и митингов с мегафонными криками «Ура!» в поддержку «мира во всем мире». Жизнь в плащах из «болоньи», индийских джинсах и тираспольских сорочках фабрики имени 40-летия ВЛКСМ.

            Естественно и вполне ожидаемо, что ходили сюда ежедневно и студенты университета, который непоятным, магическим образом находился совсем рядом. Чтобы быстренько успеть проглотить бокальчик пивка, вполне хватало перерыва между парами и обычной стипендии. А кроме этого, тут, в этом пивбаре, таились месторождения и залежи иных знаний. Наматывая их бесценное содержимое вместе с пивной пеной на юные усы, молодые люди становились мужчинами, с их раскрасневшихся лиц сходила молодецкая гордыня, тут их постепенно окутывала невероятная плавленно-сырковая сущность бытия.

            Пиво тогда было одно – «Жигулевское». Поэтому никому даже в голову не могло придти спросить у Яши о том, какое сегодня в продаже пиво. «Жигулевское» было навсегда. Наиболее продвинутые пиволюбы, конечно, знали, а кое-кто из них, даже пробовал где-то, далекое и чужое – «чешское». Однако всерьез его наличие во Вселенной никто не воспринимал, оно являлось чем то из области совершенно несбыточных мечт. Яшино  «Жигулевское» было самым вкусным в мире. Оно перевешивало все другие сорта, да и все иные миры.

            Иногда Яша доставал где-то пиво темное – «Бархатное» либо «Мартовское». Однако преобладающая часть посетителей, выстроившись у исключительно «стоячих» столиков бара, с удовольствием употребляла главным образом светлое. Жигулевское»  навсегда!

            Даже зоологический антисемит никогда не обвинял Яшу в каких-нибудь махинациях. Был период «планового ведения хозяйства» и он крутился, как мог. Обеими руками. Бокалы непринужденно мылись тут же, в общем зале под обычным водопроводным краном, который всякий раз при открывании вздрагивал рыжеватой водой. Молчаливо делала это специально обученная бабушка с праведным ликом матушки Терезы. Это обеспечивало необходимую прозрачность и демократичность сервиса. Она же, «матушка Тереза», следила за порядком в туалете, который был, ясное дело, исключительно мужским со всеми присущими последствиями. В вопросах культуры пользования отхожим местом, бабулька была непримирима и немедленно становилась заносчивой, как гаишник с престижного перекрестка.

            К пиву присутствующим любезно предлагались крендельки, густо усыпанные солью и обычно непобедимо черствые, как конституция СССР. И, разумеется, плавленный сырок – главная студенческая гастрономическая забава и потеха. Иногда из тарелок  блестящей толстой фольги, похожих на какие-то детали первых летательных аппаратов, посетители смачно употребляли с пивом «скумбрию холодного копчения» или иную советскую селедку с лучком – любимую пищу черновицких интеллигентов, людей исключительно гуманитарной ориентации. Без вилок и салфеток. Это считалось лишним. Руки потом старательно мылись под тем же краном и вытирались об что-нибудь подходящее, однако еще долго берегли романтические ароматы далеких морей и корабельных бочек.

            Большой удачей считалось присутствие при употреблении пива так называемой «таранки» («тараньки»), привезенной  кем-нибудь с отдыха на море, либо тайно приобретенной у прутских или днестровских рыбаков, либо засушенной лично после удачной рыбалки. В таком случае происходил настоящий Праздник пива (не жалкий фестиваль, как теперь, не путать!) и кусочками пленительной сухой рыбки наслаждался практически весь пивной бар. Так было заведено здесь. Так же как городской транспорт лечит до сих пор все «звездные» болезни, так и тогда лечил их, подобные болезни, этот пивбар. Поэтому нимб у кого-нибудь из посетителей скорее всего оказывался обычным электроразрядом между рогами. Соленый кусочек несчастной рыбки можно было посасывать «звездными» губами довольно продолжительное время, дрожа от неземного наслаждения. Куда там «буржуазным» лобстерам, омарам, чипсам или пригорелым фисташкам современности!

            То пиво, пиво молодости, было по настоящему живым – оно жило в организме собственной жизнью: ходило, бродило, блуждало там, и само решало, где и когда ему выйти.

            Как и во всех заведениях общественного питания тех лет – от школьного буфета до ресторана, в Яшином заведении висело невыразительное, но категорическое, как приказ министра обороны об очередном призыве, объявление о том, что «приносить с собой и (!!!) распивать спиртные напитки строго запрещено». Объявление не на шутку возбуждало и буквально силой заставляло желающих активно и «приносить» и «распивать». Запах будет все равно, поэтому иногда вместе с пивом широко употребялись и другие напитки побед. Яша никогда не возражал. Некоронованой королевой пивного праздника всегда была легендарная «шипучка» («шипарик») – самобытное черновицкое шампанское и уникальный бодрящий напиток свободы, «легкий наркотик» прыщавого юношеского счастья. Именно в ней сосредотачивались тогда все краски, звуки и запахи мира. «Шипучка» была простенькой песенкой «битлов» на разлив, шипучей репродукцией Дали или сладкой на вкус мечтой о Мишель Мерсье одновременно. Ее не делали только из табуреток, как у Ильфа и Петрова. Все остальное было - «Золотий   початок», «Горобинова», «Яблучна», «Малинова», «Айвова» и так далее. В связке с строго определенным количеством пива, «шипучка» создавала недостающую иной раз пикантность и глубину визитам в Яшино заведение.

            На согбенных спинах вырастали пушистые крылья и еще долго потом тянуло жить, высоко задрав счастливую молодую голову. И не только ради демографии.

            Пользуясь случаем отмечу, что и пиво, и «шипучка» были исключительно черновицкими. Местного, так сказать, товаропроизводителя.

            Потом все внезапно исчезло вместе с Яшей, социализмом, пивом «Жигулевское» и откровенной, ничем не прикрытой молодостью.

            Неким символом того времени молча продолжает жить под крышей старого дома, где был Яшин пивбар, такая же старая каменная сова. Она все это видела, но ничего сделать теперь не может. Не потому, что она каменная или старая.

            А потому, что город никогда не возвращается назад.

            Черновицы, утомленно глядя в будущее, продолжают приглашать на пиво. Но в другие бары, совершенно других людей, за другую цену, к другим хозяевам, одетым в другие одежды, и носящим другие имена. А вот «Жигулевского» больше нет.

Может и хорошо, что его больше нет. А то, как глянешь какие мы теперь инженеры, то страшно идти к врачу. А не то, что на пиво.

Впрочем, иногда полезно пройтись по мусоркам городской истории – много чего можно использовать еще не раз.

 Владимир КИЛИНИЧ

Фото: Сергей Осачук