Владимир Килинич: «Скажи, Серега!» (9 серпня Сергію Лопатюку виповнилося б лише 63)

    Судя по всему, он и не рассчитывал жить долго. Ну, вечно как Ленин, точно не планировал. Он хотел просто жить как получится, ничего не загадывая наперед. Он жизнью наслаждался, подмигивал ей сквозь круглые ленноновские очки, легко пользовался предоставленной возможностью жить.

    Но она, его жизнь, почему то очень неправдоподобно сгорела.

    Сейчас, спустя двадцать с лишним лет после его ухода, оказалось, что он большой Мастер. Художник. Фотограф, запечатлевший навсегда свое черно-белое время на черно-белой гэдээровской пленке. Эти работы Сереги я увидел только сейчас, пару лет назад. Потому что всегда считал главным его увлечением науку. А то, что он якобы всюду ходил с фотоаппаратом, я как то не замечал. Правда, у него со студенческих лет всегда был с собой большой доцентский дерматиновый портфель, в котором хранились видимо и другие его тайны.

    Он прихрамывал после детского полиомиелита, но всегда был опрятно и достаточно модно одет. Джинсы – «фирма», свитер, сорочка в клеточку. Волосы длинные, но в меру.

     Мы стремительно сошлись с ним после первого курса, когда наши «ответственные» родители (отец Сереги - Владимир Львович, на минуточку, заведовал отделом пропаганды и агитации обкома партии) отправили нас одних по дефицитной путевке на море в Лазаревское. Это Сочи. Там мы ежедневно пили копеечное молодое вино и беспрерывно знакомились с такими же молодыми девушками из северных районов большой страны. Девушки были с белой кожей, алыми сочными губами и светлыми волосами. С нами была гитара и мы занимались также сбором неслыханых в нашем городе песен. К счастью, все это можно было успешно совмещать.

   Сергей был в ту пору удивительно коммуникабелен, учтив, умен, обаятелен. Он источал беззаботность и уверенность в себе. Этому я у него с удовольствием учился, так как мое детство проходило во дворах прямолинейной, более категоричной и пролетарской Рогатки. А еще тогда я научился у него засыпать на животе, подложив руки под подушку особым способом. Как то раньше я так не умел.

     У Сереги не было голоса, но был прекрасный слух и память. Он превосходно двигался и отлично танцевал тогдашние танцы молодежи. Благодаря ему мы привезли в наш город знаменитый потом хит всех студенческих «хавер» «Сын поварихи и лекальщика» и другие пригодившиеся со временем песни.

   Было классно! «Скажи, Серега!»

      Мы стали с ним ближе, я практически все свободное время проводил у него дома. Да, он иногда показывал мне в ванной странный прибор, с помощью которого он делал фотографии. Там же в ванночках всегда был налит проявитель и закрепитель, хранилась импортная фотобумага в желтых пакетах. В этой лаборатории, очевидно, оттачивались таинства его фотоискусства. Но тогда фото занимались многие и он никогда не делал на этом какого-либо акцента и не подчеркивал особый статус своего увлечения. Мы целыми днями слушали под легкие алкогольные напитки в его комнате новый диск Маккартни или Uraih Heep и болтали обо всем. Мы ходили в кино или сидели на лавочке в его дворе. Эти ночные лавочки потом я неожиданно увидел на Сережиных фотографиях. Некоторые из них стоят мне кажется до сих пор. Как и киоск с газетами на бывшей улице Худякова – печальный герой одной Серегиной работы.

   Снова пролетел учебный год, прилежно сдана сессия, окончен второй курс физфака и мы отправились с Серегой на самолете «АН-2» к его двоюродной сестре  в житомирскую Барановку. Там нам пришлось пить уже местную самогонку и знакомиться с девушками, которые работали на окрестных фарфоровых заводах. Они и сами были словно из фарфора – хрупкие и точеные. Правда, ломкие. Сергей, проводивший там лето не впервые, сильно опережал меня по количеству покоренных сердец на душу населения. Он совершенно не страдал никакими вредными для этого дела комплексами. Благодаря Сереге мне удалось проникнуть в состав местного вокально-инструментального ансабля «Иней», которым руководил будущий муж Серегиной сестры. Ежедневные танцы в местном ДК с репертуаром, украшеным Серегиной транскрипцией моднейшей «Миссис Вандербилт», вывели нас в первые ряды районных альфа-самцов. По причине неожиданно закончившихся денег пришлось, правда, вернуться на пару дней домой, чтобы потом триумфально вернуться в Барановку и с новой силой предаться там буйству молодости. Фотоаппарата при этом я у Сереги в руках ни разу не видел.

      Нам было здорово! «Скажи, Серега!»

    Потом обозначилась Наташа. Она была среди нас и раньше, однако теперь стало понятно, что Наташа  была к Сергею ближе, чем к кому-либо из нас. Мы виделись немного реже, я вскоре «ушел» в КВН и далее, а Серега в науку. Кажется, на пятом курсе он уже был женат на Наташе.

   Серьезное фото, я думаю, пришло в его жизнь в самом зрелом  возрасте. Тогда, когда мы занимались уже разными делами. Я уверен, что сейчас известны не все его работы и, скорее всего, не главные. В том, что видел я, далеко не весь Серега. И часто совершенно не он. А, возможно, Слава Тарновецкий или кто-то еще.

    В конце короткой Сережиной жизни мы неожиданно стали жить в соседних домах. На Рогатке, которую никто уже так не называл. Мы несколько раз виделись, я был у него дома, он у меня. Я успел познакомить его с сыном. Его детей я никогда не видел. Один раз мы вместе сходили на пиво. Но это было уже не то пиво и не тот Сережа.

   Серега был уже другим. Усталость, приглушенность, опустошение, безразличие. На несколько минут он вспыхивал лишь от старых воспоминаний, в которых ему было хорошо.

     О том, что его не стало, я узнал через несколько недель после похорон. Не знаю, был ли где-то некролог с его фото.

    Сейчас я живу совсем рядом с его старым домом на Худякова. Часто прохожу через тот старый двор. В такие минуты всегда гляжу в сторону знакомого подъезда и замолкаю. Серега оставил внутри меня очень заметный, но с годами все более болезненный след.

    Мне не нравится, что теперь Серегу возводят в мэтры, люди, не имевшие к нему отношения при жизни. Мне не нравится думать о нем, как об ушедшем. Мне не нравится, когда сочувственно качают головами, слушая ораторов от культуры на выставках Серегиных работ. Все эти люди делают вид, что знают о нем некую тайну. Хотя он действительно оставил много секретов.

    Но Сергей тут, в своем старом дворе на Худякова. Твой двор жив, Серега! Только в нем уже не пьют шампанского. Дорого. В нем теперь пьют аптечный спирт в маленьких бутылочках или одеколон.

     Но однажды вечером какие то пацаны на старой лавочке «лабали» July Morning! Представляешь? Ты их слышал? «Скажи, Серега?»

     Иногда вечерами пробегаю взглядом работы Сергея. Я их уже много раз видел и внимательно рассмотрел. Я видел их и раньше, потому что ходил теми же дворами и улочками, что и Серега.

      Но лишь теперь я заметил их грусть и печаль. Они совершенно противоположны самому Сергею. Где же он настоящий – в этих фото или в жизни?

   Наверное он был бы сейчас похож на своего брата Игоря, которого любя, совсем по-детски называл Хомяком. Сейчас мы частенько видимся с постаревшим Хомяком, потому что жив еще старый хлебный магазин на Худякова.

     Всякий раз когда мы здороваемся с Сережиным братом, мы что-то недоговариваем друг другу. Но я вижу: в глазах Игоря затаилась все та же Сережина грусть.

    Утешь ты его, Серега. 

    Владимир Килинич