Сладкий сон о роскошном застое (читання на вікенд)

            Прекрасные лица моих друзей несут на портретах восторженные преподаватели университета, профтехучилищ и техникумов города. От Резиденции, через Театральную площадь и аж до площади Советской. В магазинчиках по дороге продают сладких мишек на палочках, сладкую вату и сладкий напиток «ситро». Желающие останавливаются,  с элегантной небрежностью передавая портреты подержать друг другу, и, выстояв небольшую очередь, экзальтированно, с самой торжественной местечковостью двигаются далее. Это движение регулирует искусный блестящий милиционер с румынской фамилией и выправкой молодого австрийского цугфюрера.

Город кажется больше, протяженнее и длиннее. По нему можно идти и идти, картинки вокруг будут всякий раз растворяться, заслоняя друг друга. Будут менятся времена года, температура воздуха, национальный и социальный состав населения.

Так и происходит. Меняются цвета заборов и аккуратных фасадов домов, носатых городских евреев меняют румыны с усами в черных бараньих шапках, натянутых на брови, мелькают постолы среди блестящих сапог, женщины, девушки-швабки, разноцветные дети разных народов и племен.

Говорят вчера в город наведывался цисарь Франц Йосиф, чтобы встретиться в кафе «Лето» в парке с Яценюком. Правда, неизвестно с каким именно, и, главное, зачем. У здания обкома партии стоит Президент Леонид Кравчук в джинсах Lee и кроссовках на босу ногу. Он нежно обнимает молодую жену Тоню, терпеливо разъясняя ей значение выражений «Буне диминяце» и «Ле хайм», которые та, соединившись наконец с мужем в этом загадочном и чужом городе, случайно услышала на Красноармейском базаре, покупая укроп, сметану и диковинную брынзу.

Мимо них движутся совсем молодые Дусик Тубеншлак и многодетный, но безродный спринтер-аматор с Новоселицы по имени Марк.

- Ха, Марик, евреем нужно быть в голове, а не ниже пояса, - поучительно, но беззлобно замечает Давид Григорьевич неопытному, хоть и многодетному аматору с райцентра.

Третий год не выходит из отпуска акушер Ройтман. Он настойчиво доказывает молодым городским девушкам опасность беременности для зубов. Ведь новорожденные рождаются без них!

Великий Параджанов у музучилища прямо на тротуаре учит Дмитра Гнатюка премудростям восточной игры го. Рядом, сидя на крашеном венском стуле играет на облезлой гитаре полонез Огинского Андрей Тарковский. Он как раз занят в городе на съемках пятой серии телефильма «Как закалялась сталь».

По улице Ивана Франка сосредоточенно шагают на заседание бюро обкома украинский поэт-патриот Василь Фольварочный и молдавский поэт-балагур Ион Килару. Они на ходу делятся друг с другом и с редкими прохожими своими творческими планами. Один говорит, что собирается в этом году стать для человечества тем, кем он есть уже сегодня для своего пса. А другой жалуется, что вчера к его жене приходил сосед. Просить в долг. Супружеский. Впрочем оба прямо напротив магазина «Ноты» сошлись на том, что взаимоотношения поэта с женщинами и водкой – это исключительно их личные отношения. Потому что если бы природа поделила человечество не на два, а на три разных пола, то выражение «сообразить на троих» приобрело бы совершенно иной смысл.

Со двора школы номер 5 вышел предельно удивленный директор ресторана «Днестр». Только что на экзамене он узнал горькую правду: родной язык приходится ему двоюродным. Возможно это стало результатом того, что в детстве его так часто ставили в угол, что в 16 лет он умел лицом колоть дрова.

Горожане практически одновременно вдруг неожиданно догадываются, что городские повара прячут свои ошибки под соусом, строители – под фасадом, а врачи – под землей. Поэтому накануне ночью в расположение войсковой части на улице Московской Олимпиады прокрался неизвестный, принял присягу и исчез.

А черновицкие ученые вдруг установили, что они не черновицкие, и не ученые.

Колонна преподавателей университета, профтехучилищ и техникумов города с портретами моих друзей над головами приближается к Советской площади. Больной 13 палаты областной психбольницы товариш Мозгоглюченко возглавил отдельный клин из прикроватных уток. Места на совершенно круглой трибуне вокруг памятника Австрии занимают какие - то люди. Среди них – Николай Нивалов, баллотирующийся в Европарламент, Валерий Леонтьев, который никак не может остановить процесс омоложения и Елизавета Розенцвейг - она же Зарубина, она же Горская, она же Гутшнекер, а также «Эрна» и «Вардо», с портативной радиостанцией в левом кармане кожанки и визиткой гауптштурмфюрера СС Вилли Лемана – в левом. В скверике рядом комфортно располагается конница Буденного. Играет, сидя на лавочке на расстроенной скрипке, усталый Ференц Лист. Поют в стиле «сельхоздиско», стоя на клумбе, Йозеф Шмидт и Николай Басков.

Накануне в Германии прошел фестиваль пива. Больше всех пива выпил житель Рошы Петр Петрович, который смотрел фестиваль по телевизору. Он также теперь тут, на трибуне. Злостная неплательщица взяток частный предприниматель на едином налоге Аурика что-то хотела сказать толпе, но двери троллейбуса №6, который как раз проходил мимо нее, закрыли ей рот. Она не поняла и закричала:

- Вы меня не поправляйте, я вам не трусы!

Но было уже поздно. Впрочем, ее тоже пригласили на трибуну.

С последнего этажа дома на углу площади и улицы И. Франка стремительного упал мужчина и притаился в кустарнике у общественного туалета под большим плакатом «Содом и Гоморра – города-побратимы».

         С трибуны звучат речи. Суть их кратенько сводится к тому, что ораторы призывают горожан идти вперед. Главное в жизни городского мужчины, говорят они, - не посадить дерево, построить дом и родить сына, а сделать все это разными инструментами. Именно поэтому отдельные ораторы прямо агитировали за немедленный выход фаллографии из туалетов, за введение повсеместной фаллометрии  и так далее.

А вниз, по Красноармейской, неспешно шагает молодая девушка. На шее у нее болтается красненькая мобилочка. И только Нивалов хотел что-то сказать в свое оправдание, телефончик начал пиликать, девушка берет трубку, и на всю улицу, да нет, на весь город, разговаривает:

- Да? Чё? И чё? А ты чё? А он чё? Да ты чё?!!!!.. И чё?

Старенький городской пес ушел с площади,  благодарно виляя хвостом. Не много людей могли бы сделать так. Потому что главное отличие человека от животного состоит в том, что человек способен воровать не только еду.

В это время мне испонилось 18 лет. Я решил, что уже взрослый и отважился сделать то, что делать детям было нельзя. Воспользовавшись тем, что родители ушли на концерт Штепселя и Тарапуньки в Дом офицеров, я привел домой свою девушку. Мы закрыли дверь, выключили свет и начали играть на отцовском диване спичками…

Вкрадчивым голосом Путина сладко бэмкнули куранты Кремля. Я проснулся.

Глянул в окно. Наш город теперь такой маленький, что все живут за городом. Возможно поэтому нынче не носят больше портреты моих друзей из сладкого сна. Теперь горожане практически по городу не ходят. Они живут где-то далеко и сюда приезжают исключительно на автомобилях. Причем пробок практически не бывает. Потому что за ночь все забывают кто за кем стоял.

У нас теперь много чего нет из того, что есть в любом европейском городе.

В нашем городе нет антикварных улиц. У нас нет галантерейных улиц. У нас нет улиц красных фонарей. В городе нет улиц, которые сплошь состоят из уютных домашних кофеен. Чтобы человек, в зависимости от настроения, пошел туда, где ему с его настроением будет хорошо. Мы закрываемся в своих квартирах. Никогда уже у нас теперь не увидишь на летней террасе пожилую даму, которая с такой же пожилой дамой воркует за чашечкой кофе. Не увидишь седого писателя в углу за барной стойкой, который пишет роман. Или лысого художника, который рисует что-нибудь на салфетке. Никогда у нас не увидишь в кафе человека, который читает книгу. Ни женщину, ни мужчину. Всегда уединенные пары или громкие компании.

Для европейца его город – это любимое место, с любимой улицей, любимым столиком, ему в нем привычно и уютно. Современный черновчанин будет читать книгу только дома, закрывшись от всего мира. Если я, например, сяду с книжечкой в углу, - узнают, решат, что нечего делать, не узнают – подумают, что несчастье в семье. У нас в городе самые высокие заборы в мире. Такие же - только в Южной Африке, но там жарко. Нынешние горожане – очень закрытое сообщество.

Впрочем, я тоже полюбил замкнутое пространство Черновиц. Обожаю, когда за окном идет черновицкий дождь, а я в кресле смотрю телевизор. Дождь в Черновицах оправдывает одиночество и безделие. В дождь не нужно идти на улицу и дышать свежим воздухом, потому что это полезно.

В детстве я дружил с мальчиком Сергеем с улицы имени Федьковича, у которого была своя комната. Именно такая, отдельная, своя комната, была самой недосягаемой мечтой моего детства. Наверное всех нас испортил квартирный вопрос. Невозможность быть одному нигде, кроме уборной, привело к идиосинкразии на толпу в общегородском смысле. Отсюда и отсутствие умения общаться ни о чем. Если группу туристов везут в одной машине и перемешались французы, наши, американцы, то наши собьются в кучку, тогда как остальные начнут трепаться на всех языках между собой. Мир укрупняется, а у нас краустрофобия.

Мы не понимаем, что живем в переддверии счастья. Жаль, что нас пока не пускают в двери.

А городские аксиомы печально вспоминают то время, когда они были еще теоремами.

 Владимир КИЛИНИЧ