Букинист (не про «Букініст») (чтиво на уікенд)

Его птичий профиль мелькает иногда в городе. Он одевается всегда по-советски. А это удивительный стиль, когда человек почти сливается с пространством. Поэтому блеклое пятно его пальто, например, в февральско-мартовской слякоти и не выделишь из городского пейзажа.  А если выделишь, то только потому что оно еще серее и бурее.  Когда видишь этого человека, иногда чудится, что он просто вставил лицо в городскую декорацию. Потому что одежда его удивительно сливается с цветом штукатурки черновицких стен.

Он странно двигается, странно думает. И когда мы случайно познакомились, сразу заявил, что хочет стать чемпионом мира по шахматам. А поскольку он был уже в солидном возрасте,  то, как говаривал мой знакомый старшина: «диспозиция, товарищи, стала абсолютно ясна». Что там говорить, даже наше недоброе государство выплачивает этому человеку пенсию. Не по возрасту. А за странность.

Случайное знакомство должно было бы прерваться, если б я не оказал ему пустяшную услугу по журналистской части и он, найдя меня вновь, предложил отблагодарить. « У меня есть книги, много книг, вы можете кое-что взять себе».

У меня как раз был такой период, когда на меня чаще подавали в суд, чем благодарили. Я отметил про себя, что нормальные-то люди на меня в суд подают, а вот… Внутренне усмехнулся. И  без энтузиазма, но все же согласился, ожидая увидеть какой-то типичный набор библиофилов советского времени, плотно втиснувшийся между Фадеевым и Тихоновым,  Катаевым и Кавериным. Так оно отчасти и казалось.

 Глядя на голову (голову со странностями) моего знакомого, что возвышалась над исполинскими горами книг Бунина, Достоевского и Чехова, мне  показалось, что с таким же пронзительным чувством смотришь на больного, который окружен горами лекарств. И чем больше этих лекарств, тем ты острее понимаешь, как мало они помогают, или как не помогают вовсе. Тем более, что кроме обычного книжного ассортимента ушедшего среднего класса, который когда-то называли интеллигенцией, там были подлинно гурманские книги: Волгина о Достоевском, питерских писателей двадцатых Лунца и Вагинова, Шенбаума о Шекспире, какие-то неплохие книги по религиоведению, о кодексах Наг-Хаммади, о йоге Патанджали, стихотворные самиздатовские сборники, отпечатанные на машинке. Откуда они у него появились, не узнавал.

Я потом приходил еще несколько раз, но уже не брал, а покупал книги, как тороватая хозяйка накупает мыла на двадцать лет вперед. Зачем? Кому? Бог его знает. С хозяином этого дивного собрания мы почти не разговаривали, но как-то в одно из моих посещений, не так давно, мы  разговорились.

У него украли деньги, которые он вложил в крелитную спилку, приблизительно все, что у него было. Он спросил меня, почему ему не отвечает Европейский суд (порадовало, что он не удивляется, почему ему не отвечает украинский суд)  Сам он про себя решил, что у Европейского суда слишком много дел, и он просто еще не успел ему ответить. « А может написать в ООН» -- сомневаясь, предложил он. « Не стоит» -- заверил его я.

 « Почему, -- удивился собеседник, -- там же солидные люди».

 «Они этим не занимаются» – пояснил я.

 « А зачем же им заниматься – удивился букинист, -- они могут сказать кому надо. Как же солидные люди могут терпеть такое безобразие? Солидные люди наводят порядок»

 Я не нашелся, что ответить. И мой деликатный собеседник решил перейти к более светскому разговору: «Слушайте, я был у вас в редакции. Вы представляете, ваш редактор (тут он сделал загадочную паузу) пьет (еще более длинная пауза) водку»

На лице его отразилось смесь удивления, восхищения и недоверия своим глазам, так как водку безусловно пить нельзя, надо воду.

- Потрясающе! -- находчиво поддержал я разговор. И подумал, как непросто живется  моему собеседнику, если любая логическая нестыковка так его шокирует.

- У меня нет телевизора, расскажите, какие новости, -- продолжил светскую беседу букинист.

- Я тоже не смотрю телевизор, -- поделился я.

- Но как же новости, --  забеспокоился собеседник

- Их нет, -- заверил я, как  работник СМИ с большим опытом,-- никаких новостей нет. Когда они есть, вам их скажут без телевизора. Во всяком случае до выборов.

- А что выборы, ведь выбирают таких же жуликов, -- легкомысленно заметил букинист, - может они помогут мне вернуть  мне деньги, – вдруг забеспокоился он.

 -  Вряд ли, -- разочаровал я.

 - Ах да, жулики, -- будто бы напомнил себе собеседник, вроде бы, наконец, решив для себя проблему. «Жулики», - вдруг повторил он, но совершенно беззлобно. У него был вид как-будто бы он увидел людей без одежды, вышедших на улицу. И я понял, что в каком-то смысле он так чувствует. Он буквально видел каких-то смешных нелепых людей.  «Жулики», -- повторил он и засмеялся. Я между тем подумал, как много моих друзей не понимают того, что говорит этот больной человек. Или не до конца понимают. Или не хотят понимать. А он, в общем-то, говорит дело.

 «Послушайте, я купил газету, я вам подарю. Там удивительные вещи. Там-там просто потрясающе. При  Сталине, в тридцатых, убивали по ты-ы-ы-ысяче человек в д-е-е-ень», на лице его изобразилось предельное удивление. « Я читал» -- сухо сказал я.  Он посмотрел на меня внимательно и сказал: «Нет, такого вы не читали».

 Я начал думать, почему он решил, что такого я не читал. И понял… Потому что если б я прочитал такое, то должен был бы, обязан был бы быть удивленным, потрясенным, а не сидеть с таким вот скучным лицом. Здесь ведь не удивиться невозможно. Он не мог поверить, что я мог прочитать такое и остаться спокойным. «Возьмите, возьмите. Вы будете потрясены» -- обещал он.

 «А что еще спорят о языках?» -- вдруг поинтересовался букинист. « Спорят» -- подтвердил я.  «Боже, как долго,  -- раздражился он, -- лучше б уже забыли». «Забыли что?» -- удивился я. « Язык, -- ответил  он, --  и выучили бы какой-то другой. Один на всех. Чтоб не спорить. Так же всю жизнь придется проспорить. Всю жизнь! Представляете! А так выучили и все. Ни нашим, ни вашим». После этих слов я понял, что мой космополитизм был доселе несовершенен.

« Говорят у вас болит сердце» -- вдруг обеспокоено спросил  меня собеседник. Меня это удивило и покоробило. Первой моей мыслью было, что он решил удариться в ясновидение, но я понял, что все-таки  - «говорят». Просто он где-то это услышал. Радости маленького городка. И вдруг подумал, что мое удивление более странное, чем его вопрос. Поймал себя на мысли, что даже мне не интересно, что у меня болит. И его беспокойство меня искренне удивило. И, на самом деле, мое удивление более странно, чем его вопрос.

- Я  знаю,  что вам надо делать. Вам надо купить клюкву. Это второй в мире продукт по сердцу

 - Какой же первый,  -- поинтересовался я .

- Я не запомнил первый. Но клюква – второй. Это точно. Там масса каких-то веществ. Вы покупаете клюкву?

  - Нет…

 -  Ну что же вы?!

 Я выбрал книги. Мы запаковали их. Я осмотрелся и неожиданно впервые заметил, что на многих полках стоят старые металлические будильники. Ни один из них не шел. Они выглядели, как странные игрушки. «Люди злые, злые, когда-то им говорили: будьте добрыми. А теперь даже этого не говорят»,--  бормотал под нос этот человек . Букинист вышел со мной на лестничную площадку, и когда я начал спускаться вдруг испуганно закричал в проем: « Послушайте, там во во дворе лед! Не поскользнитесь. Они же не убирают, они не убирают совсем  во дворе. Представляете!» И было слышно его неподдельное удивление.

Я шел и думал, а что собственно странного сказал этот человек. Если по тезисам: солидные люди должны наводить порядок; человек не должен пить водки, а если пьет ее, а не воду -- это удивляет; мы выбираем жуликов, это смешно; если два решения не удовлетворяют обе стороны, то принимают третье, чтоб устранить предмет спора; тот, кто читает о преступлениях должен удивляться: если у человека что-то болит, нужно соболезновать. Ну все же просто. Кроме того, меня потрясла его дотошная честность, что не запомнил он первого продукта для сердца, а значит и сказать его не смог.

При этом нормальным его не считают. Да и не похож совсем, если честно. А вот знаю массу нормальных людей, которые говорят чудовищные вещи,  никогда никому не соболезнуют и врут на каждом углу.

Во дворе я все-таки поскользнулся, выругался  про себя и подумал: «Клюкву, клюкву надо купить».

(сокращен) Сергей Воронцов