Размышления о сумасшедших талантах (пам’яті Семена Цидельковського)

Размышления о сумасшедших талантах (пам’яті Семена Цидельковського)

09.10.2013, 04:49

В городе как будто все в порядке. Старательно ходит транспорт, вдохновенно подметаются тротуары, возбужденно работают кафе и бары, молодежь игриво учится флирту, прочие горожане никаких особенных планов не имеют и даже не строят их. Это объясняется просто: тот, кто постоянно строит планы на будущее, может прозевать счастливые моменты настоящего.

И только утомляясь от дня сегодняшнего, жители города стремятся в будущее, чтобы жить потом воспоминаниями о прошлом.

Заметных поводов для беспокойства нет. И это беспокоит. В Черновцах особенную обеспокоенность всегда вызывает длительное отсутствие поводов для беспокойства. Но они, к счастью, практически всегда находятся.

Теперь, например, чересчур  заметно, что настоящих черновчан уже настолько мало, что они знают друг друга в лицо. Они тихо  и вежливо здороваются, узнавая друг друга при каждой случайной встрече. Как в обычном селе. Таким молчаливым приветствием они как бы подчеркивают только им известную городскую тайну. Вот, мол, докатились, город теперь вовсе не наш, он не черновицкий, этот город Черновцы.

Знаковых лиц на улицах города все меньше. Практически нет. Один сплошной знак. Знак вопроса. Иногда, оглядываясь вокруг, искренне удивляешься, - сколько теперь в Черновцах наскоро, неаккуратно и неумело сделанных людей! Вот как эти парни с муссоном в голове, которые пронеслись мимо с пивными бутылками в руках. Ветер в их головах щедро наполняет паруса обильной городской дури. Впрочем, настоящие горожане успевают пригнуться.

А Сеня позвонил «по старинке» - по городскому телефону, как всегда неожиданно. Его густой аравийский голос узнается немедленно, сразу после оглушительного «алло!» с тремя «л» и абсолютно согласного звука «о» в конце. В моменты, когда он звонит, всегда кажется, что вокруг его рабочего стола именно сейчас сутулясь столпились какие-то очень серьезные люди и решают совершенно неотложные и важные дела. И когда решение долго не находится или неожиданно упирается как в тупик в улицу Шолом-Алейхема, они просят Сеню куда-то или кому-то немедленно позвонить, что он с пристрастием и делает.

В этот раз оказалось, что Сеня написал книжку. Он – Поэт. Всегда понимаю это слово с большой буквы, потому что люблю людей, которые умеют в определенному порядке притирать друг к дружке слова и целые строчки. Это – дар Божий. Особенно, если рифмованные тексты лесенкой не утрачивают доступный смысл и после их опубликования.

Поэты, правда, теперь охотнее пишут прозу, прозаики – стихи, бывшие председатели советских колхозов забавляются живописью, отставные милиционеры сочиняют музыку. У последних выходит довольно камерно.

Сумасшедшее нынешнее время перевернуло все. Видимо люди теперь  совершенно не уверены в будущем, а еще больше – в собственном прошлом. Поэтому стараются при первом удобном случае увековечить любым способом собственное видение своей персоны во времени и пространстве. Раньше себя позиционировали трудом, достигая вершин мастерства в специальности, устанавливая рекорды добычи, роста, производства, выполнения, взваливая на себя высокие соцобязательства и тут же героически выполняя их.

Теперь нет специальностей, мало профессий, нет планов, нет труда в старом понимании. У нас в городе все, кому не лень, не работают. Имеется общий и туманный термин – «успешность», расплывчатый и абстрактный даже для понимания, а не то, чтобы для достижения.

Впрочем, кто не знает, успешность – это наличие денег. Поэтому истину сменили рейтинги.

Сегодня все ищут признания «на стороне», в неприсущих, нехарактерных или временно модных сферах. Как печальное следствие, бывшие военные открывают рестораны, недавние спортсмены – отели, летчики – магазины. Не удивительно, что в городских ресторанах воняет гречкой, в отелях – кедами, а магазины работают на автопилоте.

По этой же причине якобы творцы нашей современной городской культуры чувствуют себя огромными вольными монументами, каменея еще при жизни, доказывая собственным примером простую формулу: по-настоящему свободным может быть только падение.

Ко всему этому Сеня не имеет никакого отношения. Он всегда занят исключительно своим делом.

Я знаю его со школы. Он бродил ее тремя этажами, бормоча  как кусочки Торы ранних  Евтушенко и Вознесенского, игнорируя все точное. Он не воспринимал и весь окружающий мир как совокупность точных наук. Сквозь очки он не видел (а, скорее всего, и не хотел видеть) социалистический реализм – официальный, окончательный и якобы наиболее точный метод восприятия тогдашней окружающей жизни. Он жил в мире необязательных, поэтому свободных и несколько сумасшедших, поэтических формул, а не законов физики или химии. Его старенькая классная руководительница, поняв только теперь чего на самом деле хотел тогда Семен, тихо сказала после телерепортажа о презентации его новой книги, который она посмотрела  на одном из местных каналов: «Боже! Чего же мы хотели от него! Он же совсем не такой, какого мы из него лепили! Он – другой, он талантливее!».

Оказалось, что наиболее примечательная черта Семена – хорошее и щедрое сумасшествие. Он безумно влюблен в город. Он до сумасшествия любит красавицу жену, детей и внуков. Своей стремительной жизнью он как бы спрашивает: до каких пор наши успехи в труде будут мешать нашим успехам в личной жизни? Именно поэтому он совершенно безумно обожает свой литературный труд, считая его личной жизнью, но никак не изнурительным общественным трудом. Литературой он занимается со вкусом, не спеша, получая при этом неземное  удовольствие. Как это и принято  у самых талантливых. Предельный беспорядок на рабочем директорском столе – лишняя примета того, что на работе он довольствуется лишь осознанием собственного предназначения на свете в совершенно иной сфере. Работа – приятный и необходимый эскорт его основной деятельности. Эдакое прагматическое отвлечение от возвышенного.

Я ни разу не видел как Семен работает над поэтическими текстами. Это таинство совершенно отдельная интимная сфера жизни поэта. Я вообще не знаю как пишутся стихи. Возможно, они вообще не пишутся, а приходят либо прилетают сами в головы избранных. Однако, читая тексты его лирики, точно вижу как Семен пишет прозу. Он обязательно при этом обстоятельно курит, пьет холодный чай и периодически запускает пятерню в густую копну непокорных курчавых волос на голове. В это время он в галстуке и в хорошо отутюженной белой сорочке. Без пиджака. Он часто подходит к окну и куда то задумчиво смотрит, роняя сигаретный пепел на пол. Обязательно вспоминает родителей, советуется с ними и спрашивает на что-то разрешения.

Семен вбегает в комнату стремительно и взволнованно. Возможно так же вели себя Есенин или Маяковский, посещая конторы редакций тогдашних газет и журналов в поисках обещанных или впопыхах забытых гонораров. Вбегая, он немедленно прикуривает сигарету, они всегда в ассортименте раскиданы на моем столе, и, богемно откинувшись на стуле, тут же начинает доверительно, как черновицкая радиоточка, транслировать свежие новости городской культуры.

- Ты знаешь, оказывается скульптор Ж. обнародовала намерение высечь композицию «Рабочий убивает колхозницу». Сюжет скульптуры основан на историческом факте, когда рабочий М. убил колхозницу Н. за то, что она неудачно зацепила его серпом.

         И, наконец, полушепотом:

         - А вообще скульптор Ж. – эпохальная женщина. С красивым, женственным и выразительным эпохалом…

         Семен – черновчанин, а в городе одна половина мужской популяции обеспокоена женским вопросом, а вторая – ответом.

         Семен написал книгу. Он должен услышать ответы на нее. Или, хотя бы, комплименты о неутомимости. Или намек на природное сумасшествие, что для него, возможно, важнее признания таланта.

         А сумасшествие Сениного таланта состоит в том, что он прислонился к гениальному, приспособился в нем и чуствует себя там в целом вполне своим. Гениальность к нему лично придет позже. Тогда, когда уже, к сожалению, не будет на этом свете его гениальных сейчас друзей. В этом – закон его талантливого сумасшествия и главная основа творческой жизни.

Как настоящий, заправский черновчанин Семен никогда не бывает излишне прямолинейным. Потому что излишняя прямолинейность однозначно мешает вписываться в зигзаги судьбы.

Скорее всего его воздушная поэтическая мечтательность умножается на практическую сметку талантливого импрессарио примерно так: если просьбу сформулировать в форме мечты того, кто может вашу просьбу реализовать, то, выполняя собственную мечту, он выполнит и вашу просьбу.

Да, потом некоторые связи рвуться как струны. Но, по крайней мере, остается музыка.

Новая книжка Сени оказалась последней.

Но она именно об этом. О связях, о струнах, о сумасшествии, о мечтах. Не спеша, откровенно, но и осторожно, о недавнем прошлом. С его, автора, видением и интерпретациями. Он имеет на это право, хотя, возможно, тогда все казалось не таким уж и сумасбродным. В книге он никого не прощал, так как прощать всех подряд – это несправедливо по отношению к тем, кто ничего плохого не совершил. Сеня аккуратно зафиксировал сумасшедшее время, почти ничего не добавляя от себя.

Но своей книгой он еще раз подчеркнул то, что Черновцы – город его таланта. Ни одно другое место в мире не понимает Семена.

Только Черновцы – его город, где он, Сеня, настоящий.

Давайте, вспоминая Семена, окружать себя настоящим. Давайте искать настоящих черновчан, лелеять их, воспитывать, и тогда их будет больше.

А самого Сеню искать не надо. Он был, есть и будет.

 Владимир КИЛИНИЧ

1