Катастрофа (нічний Букньюс)

 Каждый раз, когда я встречал его, то невольно вздрагивал, так выделялось его лицо на общем фоне. Странно, это чувство напоминало мне вот какое: будто ты идешь и внезапно видишь свое отражение в витрине или зеркале машины. Никогда не бывает, чтоб это не удивило тебя, совпало с представлением о том, как должно быть… Всегда удивляешься этому чужому облику, и, кажется, даже сам ты не в состоянии прочитать мысли, спрятанные за усталым безразличным выражением.

Точно так же этот человек никогда не выглядел так, как должно …Это ощущение чужого меня всегда занимало.  В свое время он быстро пошел в гору, в глазах его появилось залихватское, а иногда волчье выражение.  Но спустя несколько лет я встретил его, он шел с небрежно намотанным вокруг тощей шеи старым шарфом, щеки его ввалились. Он был как-то не по-хорошему весел. Вокруг шли много людей, но его отдельность,  «чужесть» меня поразила.

 Мы остановились поболтать. А потом и вовсе зашли в кафе, в глазах его теперь не было ни залихватскости, ни волчьести, лишь тихая приглушенная тьма.

 «Старик, со мной случилась катастрофа, -- весело сказал он. « Сволочи, -- сочувственно сказал я, -- кругом шакалы». « О чем ты, -- удивился он. « Нормальному человеку трудно в мире чистогана и капитала» – поделился я выношенным, так как знал собеседника, как человека тонкого. Он рассмеялся  и сказал: «Да нет, причем тут они, -- намекая на некую категорию людей, про которую все знают, но никто не обьясняет кто же – эти они. « Я сам – причина всего, что происходит. Есть гибельные страсти» -- сказал он тихим спокойным голосом. Я посмотрел на аскетичное лицо собеседника с удивлением. И начал гадать – что ж именно: женщины, азартные игры, наркотики? Не удержавшись, спросил об этом.

« Самое страшное на свете человеческое желание, старик, – это стать гением. Нет страшнее желания в мире», -- ответил он усмехнувшись. « Что, что?» – удивился я

 « Помнишь, как меня сократили из института нашего знаменитого академика, я так и не закончил работу над установкой, которая носила название «УМ-2» . Так вот представь -- тебе за тридцать, работы, денег, профессии, считай, нет. Я крутился, как мог, и часто у меня возникала мысль: для того, чтобы тут выжить – надо быть гением. Эта мысль так настойчиво приходила мне в голову: что я решил, а почему бы и нет? И решил стать… гением. Ты знаешь, я не тщеславен.  Слава меня не интересовала, а деньги были нужны: стать  гением – это был мой бизнес-проект. У меня был выход – пойти на базар торговать искусственными цветами, но я решил, что стать гением – интереснее.

Решить легко. Но как, как это сделать?! Многие наверное хотели бы стать гением, но у кого это получилось? Я стал искать специальную литературу, и, оказывается, я ошибался, оказывается до сих пор никто не решал быть гением. Было такое впечатление, что это никому не нужно.. Желание быть гением – самое невостребованное – мне бы понять тогда – почему», -- вздохнул собеседник: « Но ничто меня не остановило тогда. Просто понял, что придется решать задачу самостоятельно. Я долго думал, с чего бы начать. И наконец, решил, что надо воспользоваться явлением заразности…

Есть заразные болезни, заразительный смех, нас заражает все: печаль, глупость, оптимизм... И я понял, что гениальность тоже должна быть заразной.  Она должна проникать в поры твоего существа, пропитывать тебя, потому что человек – это губка. Я решил напитаться гениальностью: накупил книг, авторы, которых считались гениями,  слушал записи   лекций гениальных ученых, и музыку гениальных композиторов. Каждый день несколько часов подряд.  Сначала мне казалось, что нужно запоминать, что они говорят, но позже понял, что это необязательно, это даже мешает. Мне не нужно было то, что хотели знать они. Мне нужен был их полет. Мне не нужно было знать, что написал Моцарт, я хотел заразиться его легкостью.

Идея оказалось, в каком-то смысле удачной.  Мой взгляд стал острее. Я понял, что гениальность это вопрос чувствительности, а чувствительность – вопрос внимания и честности. И гениальности нельзя научиться, ее можно позволить, разрешить.  И то что мы не гениальны – ужасное недоразумение. Да дело не в этом, в общем это были лучшие дни моей жизни. Я слушал и слушал, впитывал и впитывал. Мне начал повторяться сон, что в заброшенном доме с выбитыми окнами я стою с мастерком, ведром с раствором и строю храм, штукатурю стены, в это доме было много солнца, и я  знаю точно, что окна надо оставить открытыми, их нельзя стеклить, а вместо иконостаса надо сделать огромное окно, где будут проплывать облака и дышать ветром крона дерева.  Это почему-то я знал точно. И даже во сне думал, что главное этого не забыть.

Вскоре начал срабатывать и бизнес-план – ко мне начал липнуть успех, я так тонко чувствовал ситуацию, что всегда оказывался там, где нужно и в то время, когда нужно. И  знание это оказалось очень простым, достаточно только чуть-чуть совсем немного прислушаться к себе.  Я не затрачивал и грана сил, просто слушал себя. И был похож на парусник, который подставляет паруса благоприятному ветру. Тут бы мне и остановиться.

Но привычка, есть привычка. И я решил продолжить свое «обучение» гениальности. Я должен был стать «болен» гениальностью больше других. И каждый день по несколько часов я продолжал слушать гениев. И случилась странная вещь, через пару лет наступил момент, когда я понял, что они… не гениальны… И только моя слепота в прошлом, мешала почувствовать это. Я начал чувствовать их ошибки, слабости, фальшь, заминки, общие места, все что связывало их с чем-то обыкновенным, скучным.  Я начал чувствовать нарушение интонации  полета. Я знал, когда обрывается гениальность и начинается… обычное.

 Вот с этого момента жизнь моя пошла кувырком, карьера стала мне неинтересной, как и книги и музыка, я начал  пробовать читать облака на небе, внимать тому, что говорит чужой взгляд, а он говорит обо всем и сразу,  пытался уловить логику событий, а она потрясающая, старик, – эта логика. Мне начали вновь сниться странные сны, это были птицы на карнизах у окон на наших старых австрийских домах, птицы  перелетали с места на место и получилась новая строка, я читал эти строки из птиц, и знал, что они перелетают в такт биению моего сердца.

 И вот с этого то места, старик остановиться было уже невозможно.  И через несколько месяцев, во время которых я  читал эти строки из птиц и чужие глаза, я понял, что даже у жизни есть слабости и общие места. Жизнь – это мещанка, старик. Это самое ужасное открытие, которое я сделал. Она мещанка – и это хорошо только до поры, до времени. Мне стало интереснее идти хотя бы на полшага впереди жизни. Но ей не нравится это, старик. Жизнь  этого не любит. И с этого момента мне начали сниться совсем другие сны: в чем-то запертом всегда что-то стучалось, пытаясь взломать дверь, и я понял, что это сестра жизни – смерть. Тоже мещанка, по большому счету. Теперь они решили действовать сообща. Ты не задумывался, как это скучно: только жизнь и смерть. Ты не замечал, что это скучно? Жизнь и смерть. А мне нужно что-то третье или четвертое, или бесконечное… Жизнь – мещанка, старик, запомни это…  Любить жизнь, все равно что влюбиться в глупую бабу. Никогда не решай становится гением. Страшнее страсти нет» -- в глаза его вновь появилась тихая приглушенная тьма.

 Сергей Воронцов